Будда учит нас, что жизнь - это цепь страданий.
Каждую ночь я брежу
твоим дыханием, honey,
влагой твоих секретов, твоей мерцающей кожей
и мечтаю, чтобы ночами
ты мною бредила тоже.
Будда учит нас, а жизнь ничему не учит.
Калечит, а после лечит; то страхом, то страстью мучит.
То миг подарит прекрасный,
то болью наотмашь хряснет.
Смысл ее действий при этом
мне совершенно неясен.

2
Хренозепам ваш, сестры, мне - что слону дробина.
И вот всю ночь напролет я смотрю живые картины:
вот Доктор курит. Уставший. Бросает бычок с балкона.
Вот Доктор берет, о боги, мою руку в свои ладони,
а она ничего не чует. NB: я теперь калека.
Мне это чуть-чуть обидно - как даме и как человеку,
потому что, знаете, Доктор, но ваши прикосновенья
хотелось бы чувствовать, Доктор, простите за откровенье,
как и многое, кроме.
* *Ночью тоскливо в Склифе.
Тут Земной Филиал преисподней.
Свои тут Танталы, Сизифы,
и все они просят пощады, а я - ключа от загадки,
но жизнь пока все играет с собственным смыслом
* *в прятки.Ирина Богушевская

Сестры, сестры мои Светлана, Наташа и Оля!
Я уж не пионерка. Я буду плакать от боли,
пионерам-героям завидуя. Те-то хоть за Идею
терпели пытки. А я таковой не владею.
Сестры мои! Вы - пчелки с волшебным и острым жалом,
заряженным каким-нибудь миротворящим трамалом.
Уколите меня, уколите, и тогда, быть может, во сне я
пойму, для чего я здесь и что за идею
мне внушает, открывшись, Бог, и почему же,
почему я сижу внутри, а не гуляю снаружи,
жалуясь на измены мужа, на мамино пьянство,
на моих отчаянья приступов постоянство,
на желание бросить все и уехать к морю,
где можно плавать - и плакать, зная, что не поможешь горю.
Очевидно, этого горя мне все-таки было мало.
Так я думаю ночью, когда остаюсь без трамала.

Те же, и Богушевич в Склифе.
Жаль, кроме "Геркулеса" и "Пифа",
тут ничто не рифмуется. Разве "олифа"...
но олифой не пахнет в палатах Склифа.
Пахнет же... впрочем, оставим в покое это.
За окнами медленно перезревает лето
и мелькает жизнь, и еще недавно
она казалась такой смешной и забавной
и ненужной штучкой, игрушкой, брошенной Богом.
До визита в Склиф оставалось совсем немного.

Ты саднишь у меня на сердце
* *саднишь как рана
меня ранит твоя походка
* *твое дыханье
и то, что ты далеко.
* *И тем более странно,
что я - гонитель, а ты -
* *гонимый в изгнанье.
Ты саднишь у меня на сердце, и неумело
я пытаюсь себя избавить от этих ссадин:
отпускаю тебя на волю, не вижу более.
И вдруг рушусь под грузом твоих
* *бедренных впадин
и твоих холмов и равнин.
* *И все твое тело
память мне возвращает
с вражеской силой
и хочется выть и просить:
* *прости меня, милый,
за то, что я делаю все
* *так неумело.
Пара реинкарнаций, и я постигну
в совершенстве науку блаженства
* *и также науку
кратких прощаний
* *и легкой любви и разлуки.
А на память об этой жизни
* *останутся стигмы:
способность лить масло в огонь,
* *подсыпая перцу...
правой уродство кисти.
* *Но, что вероятно более,
останутся навсегда
несколько ссадин на сердце,
и их невозможно стереть,
* *не умножая боли...

Линии наших судеб похожи на след
взбесившегося самописца; скажу даже более:
фабулы наших судеб похожи на бред
горячечной головы, полной тоски и боли.
Сходство обид и бед, тональность наших бесед
наводят меня на мысль, что, вероятно, когда-то,
запамятовав теперь обстоятельства, место и дату,
мы дали кому-то, кому-то один и тот же обет.
Когда ты куришь взахлеб, и тебя бросает в озноб,
а потом говоришь - и горишь, вспоминая то или это,
я думаю вот что: у нас есть в этой жизни шанс
развязать наконец-то узлы и распутать многие сети.
Мы разные, как полюса у магнита, пусть в унисон
звучат у нас голоса. Если судить все строго,
наша встреча, конечно, сон. И если все это сон,
то снимся мы оба с тобой одному и тому же Богу.

ИРИНА БОГУШЕВСКАЯ

2
Звоню, а он все канючит,
нет бы прямо ответить:
"Хозяйке надоело, что на осень похоже лето.
Она там, где тепло, где нету извечной российской мути
и барышень анемичных со вкусом к исканию сути".
Я бы не удивился, узнав о такой развязке.
Я и сам бы сбежал, знаешь, куда-нибудь в сказку.
Куда-то в страну забвенья, на материк покоя,
где никто не знает, что значит глядеть из окна с тоскою
на плачущие деревья, на шабаш воды и ветра.
Я б и сам сбежал, если б было возможно это, -
к морю с белым прибоем,
в горы с рекой голубою,
куда-то в страну забвенья,
на материк покоя,
где можно писать "мимуары",
как жизнь была "Вечным боем"...,
где можно просто остаться
остаться рядом с тобою

И.БОГУШЕВСКАЯ
Осенью мы расставались,
потом расставались зимою,
были весною в разлуке,
теперь прощаемся летом.
Думая ночью об этом,
лишаюсь я сна и покоя,
звоню, но твой Панасоник
отнекивается междометьем.
Честно сказал бы! "Хозяйка
все прокляла и улетела навеки.
Туда, где буйные травы,
туда, где бурные реки,
где звон колокольный носят
за собой по горам коровы
и образ граждане жизни
поголовно ведут здоровый".

2
Воля судьбы, иль случая мелкое хулиганство,
но мы совпали с тобой во времени и пространстве
на семь сумасшедших дней,
* *на три сумасшедших ночи.
История наша кратка, но выразительна очень.
Господи, для чего Ты свел нас под этим небом?
Мы друг другу - огонь, когда мы сближаем губы.
Мы друг другу - вода ледяная и горький жребий,
пытка и испытанье и нежные медные трубы.
Кстати, о трубах. В тот вечер,
* *знаешь, над нами с тобою
плыл силуэт крылатый с подъятою вверх трубою.
Ну вот, он в нее-таки дунул -
* *тихонечко так, для пробы,
чтобы о том, что есть он,
* *до гроба мы помнили оба.
.... я не могу. Я опять теряю дыханье
и мужество произнесть финальное заклинанье.
"Всё.... прощай. Бог рассудит нас..." -
думаю я. Но вслух опять говорю
* *до свиданья.