То меняю направленье -
потеряв вконец терпенье,
пру о Данте спорить с Ницше,
а Шекспир про то прослышав,
жёлтый бант надев как шляпу
и перчатки вместо тапок,
прибегает, жук проклятый
из семнадцатой палаты,
и давай кричать из дыр
простыни, что он, де – Лир!
А по мне хоть Гракх Тиберий,
всё равно ему не верю,
хоть жужжит, как жирный шершень
(что поделать – сумасшедший!).
...разве тайно где-нибудь
я его приму на грудь,
а потом и не замечу,
даже если снова встречу.
Я ж, в дурдоме отираясь,
дурой только притворяюсь.
Ну, а так - вполне святая
(я ж Маринину читаю!)
и грущу, когда вороны
обещают похороны…
А ещё, когда рябина
зажигает в середине
сентября шальные свечи,
я влюбляюсь в формы речи
где не нужно много слов
чистоте пустых листов…
Жест не любит сложных пятен,
он доступен и понятен
хоть Шаляпину, хоть Ому,
хоть глухому, хоть немому.
В нем извечна новизна:
взмах рукой: *
«Паааааашли все на!..»

Я ж не дура Дездемона,
что, не ведая закона
постоянно изводила
мавританца-крокодила.
Не Офелия-дурнушка,
от ушей до пят в веснушках,
что Высоцкого Володю
подбивала в эпизоде,
чтоб, свою умерив прыть,
он подумал: «Быть-не быть?»
Вот, пожалуй, что Джульетта…
ведь вполне себе одета,
да притом ещё похожа
на неё оттенком кожи…
Впрочем, мне покой полезней,
ведь в истории болезни
про меня не пишут - дура,
хоть блондиниста натура,
васильки в моих глазах,
да в отвязке тормоза:
то пойду к дождю за водкой,
то уверенной походкой
отправляюсь в гости к ветру,
то зову к себе комету
погостить в ночной часок,
то на голову носок
натяну и шпарю к морю,
чтоб с грозой тупой поспорить -
кто из нас сверкает ярче.
То пустой открою ларчик
и кричу туда: «Привеееет,
Финист-сокол-ясен свет!»

Свет мой, зеркальце, скажи,
да всю правду доложи,
я ль на свете всех милее,
или сука Соломея,
что отчаянно хотела
видеть безголовым тело
дорогого своего,
приказав казнить его?

Я - в порядке...лицо и фигура...
Я уж... не говорю...про глаза...
Как положено - блонди и дура...
Но работают...все тормоза...
Я читала...и Ницше...и Данте...
Принимала Шекспира...на грудь...
Ухватившись за жёлтые банты...
Улетала в невиданный путь...
Пела песни...без слов и без звука...
Отдыхала в гостях у росы...
Без звонка...и конечно...без стука...
Я врывалась...на праздник грозы...
Я грустила...под клин журавлиный...
И рвала...луговые цветы...
И Марининой...жаркой рябиной...
Украшала...пустые листы...
И ждала...той единственной встречи...
Под которую...сходят с ума...
Неизменной...как статус...наречий...
И заглавной...как все Имена...

томимый не духовной жаждой, нет, отнюдь,
пошел на пляж, что б, типа, отдохнуть.
вокруг девичьих тел пестреет хоровод,
ступни и плечи, шеи и живот,
пупки, бикини, руки, ноги...
с тоскою понял, что, кроме изжоги,
не чувствует он больше ни шиша.
и осознал, что все ж важней душа!!!

Поцелуй. Так много, значит всё...
Больше взгляда и прикосновения...
Поцелуй - всё будет хорошо.
Дольше вечности... Короче, чем

мгновенье.

но он пришёл однажды, и в прихожей
помедлив, разместился на ночлег,
и свежий запах загорелой кожи
мне не давал смежить усталых век.
примешивалась к счастью обладанья
тревога: а возможно ль красоту,
гармонию и гордость мирозданья
филистерски использовать в быту?
проснулась утром с головною болью,
а под глазами – темные круги…
ну что ж, дружок, *раз ты смирился с ролью,
здесь размещу, пожалуй, *сапоги,
вверху – для шляп с вуалью будет ниша
и для бейсболок *- полка или две.
а взгляд невольно – ниже, ниже, ниже…
и столько смелых мыслей в голове!
ах, сколько здесь поместится скелетов,
а также практикующих кун-фу
и макраме, и голых и одетых
мужчин (не обязательно поэтов)
в моем роскошном новеньком шкафу!

Роман выходного дня. Сюжет - из письма в письмо. Попробуй меня отнять. Пытались - никто не смог. Отпустит?! Держи карман! Я карма твоя, корма. Ты бьёшься в меня волной на тысячи горьких брызг. Мне кажется, ты больной, влюблённый назло и вдрызг. Безбашенный мальчуган. Все звёзды - к моим ногам. А он мне - почти в отцы, Их Светлость Великий Князь. Вот-вот донесут гонцы... Ты скажешь: "Война - фигня. Добуду тебя в бою!" Но я за тебя боюсь.
Часами писать в контакт. Любая строка - как плеть. Пора протрезветь. [Когда?] Ты младше меня на треть. Ты просто не знаешь жизнь. И счастье не в точке "G".
Фанера "Париж-Париж". До вылета - только миг. Но что ты со мной творишь, раз сотни прочтённых книг хотят присягнуть тоской?
Рассвет - невзначай, ползком... Довольно, тебе пора. Привычно коснусь щеки. А душу не рви, не трать на женщин и пустяки. Зачем нам встречаться, Кир? Я просто сменю замки в квартире на Беговой. Чтоб всё - на круги своя. Он щедрый и деловой. Семья? Ну, а что семья... Я знала на что иду - у Бога на поводу. Дурная моя черта - загадывать наперёд. Я буду стихи читать, как заговор. [Не берёт...] От пламени, от свинца, от доброго молодца. Последнее - ерунда, страховка от тишины, покуда осколок льда ещё продолжает ныть.

Как всегда, уходишь с работы в восемь,
Надеваешь шкурку и бьешься оземь,
Подчиняясь странной метаморфозе
Типовой легенды для Василис.
Чтоб опять в лягушку из царь-девицы.
Генеральный видел бы – удивился
[Он сторонник принципа “vidi – vici”],
Но пока не ведает – веселись.

Ты шагаешь молча с зонтом и сумкой.
А весна текущая [сука сукой]
То зальет глаза похотливой скукой,
То прижмется жалостливо к ногам.
Беззащитна так же, как беспардонна.
Беспринципна так же, как бесподобна.
И ее попутавший бес, подонок,
Превращает лирику в балаган.
По Арбату прямо до «Мира Пиццы».
Потому что можно не торопиться.
Потому что хочется утопиться,
Но давно по щиколотку моря.
А потом глотает тебя метро и
Пластилинно давит до первой крови.
Через час натешится, пасть откроет,
Отрыгнет в последствия февраля.
Милый дом встречает горящим светом,
Сквозняком в прихожей и креслом с пледом.
А весна неслышно заходит следом,
Чтобы в спальне с тумбочки взять таро.
И порхнут пажи меж луной и башней
К королеве кубков – тебе вчерашней –
Соревнуясь дерзостью – кто бесстрашней.
Это все естественно и старо.
Даже шут опомнится, ляжет в ноги –
Бедный Йорик, маленький, одинокий.
Добровольно станет одним из многих,
Кто имел надежду на рецидив
Или был впервые тоской простужен.
Но тебе легко, и никто не нужен.
У тебя эспрессо на поздний ужин.
И еще два года до тридцати.

Я весело плачу. Я грустно смеюсь.
Мне жалко и мышку, и кошку...
Признаться себе я уже не боюсь:
Я взрослая-лишь понарошку...
Из кубиков складываю этажи...
Рожаю детей, как большая...
И всё притворяюсь, что знаю, как жить,
Задачки чужие решая...
Шалят мои дети и спорят со мной,
Я их ненамного умнее:
Я - так же надеюсь на чудо весной
И правильной быть не умею...
Я весело плачу, я грустно смеюсь,
Мне жалко и мышку, и кошку.
Я-младший ребёнок в семье. Сознаюсь!
А мама я - лишь понарошку...