Отстирались?Николай Римм
Глобальное общество пальчиком жирным, ухоженным,
В стиральной машинке своей нажимает на «Пуск».
Внутри лоскутками полощутся все непохожие:
И гомики, и ветераны войны за Бобруйск,
Скины, анархисты, бичи, «радикалы диванные».
Ну, собственно, те, кем кишит социальное дно,
И те, кто от жизни хотел непонятного, странного.
Плохого, хорошего? Похуй (читай – все равно).
Помоют, развесят сушится открыто, чтоб видели –
Остались ли «пятнышки». Если остались, тогда
Их в сжатые сроки законно вернут отправителю
(Читай – захуячат). Всем похуй (читай – ерунда…)

Поржать и забитьНиколай Римм
Слова вытесняют все вещи на задний план.
Слова растеряли все смыслы на полпути.
Война – лишь картинка, а поле битвы – экран.
Картинки не материальны. Убит? Прости.
Слова о войне и о смерти легки, как дым:
«Всех к стенке» и «Нет войне!» - не минус и плюс,
А звуки. Ну, «сдох Максим, да и хрен бы с ним».
Пусть дохнут другие, а я пока воздержусь.
Да, кровь – это кетчуп. Герои фильмов легко
Кладут штабелями трупы. Из всех стволов
Палят. Кетчуп льется с экрана густой рекой.
И новости – тот же набор картинок и слов:
«Приезд президента… авария… без жилья
Остались… пятнадцать убитых… вчера ОМОН…
Есть жертвы… погода на вторник… Моя Семья…
Скандал…НЛО… Жириновский… как сладкий сон…»
Все это сливается, меркнет, теряет нерв.
Слова, и слова, и слова, и еще слова.
Все рядом – Билан и количество новых жертв.
Все, в общем, не важно – картинка ведь не жива.
Поржать и забить. Ты не парься, мой милый друг.
Реальности нет, да и смерти, конечно, нет...........................

Настоящим читателям посвящаетсяНиколай Римм
"Бога ради, не пишите такой чепухи, иначе я возомню себя гением!"
Кароль Ижиковский
И вот, значит, я – настоящий читатель!
Не то, чтобы критик… Но, типа, разбираюсь вполне
В стихах. Я – новых гениев открыватель и закрыватель.
Кстати, гений – это тот, чьи (мысли; рифмы; шутки; описания любовных страданий – нужное подчеркнуть) нравятся мне.
Но гениев этих, мать их, чертовски мало.
Все, чёта, не устраивают мой тонкий вкус целиком.
А ведь я читал в школе Пушкина, Лермонтова, Тёркина и Тура Хейердала,
Вот поэтому (мне дух искусства знаком; меня не проведешь корявым стихом; я считаю себя знатоком – нужное подчеркнуть).
Так, в сети есть сайт (подставить подходящее вам название) где публикуют стихи,
И я там их читаю, чувствуя, как волна омерзения
Накрывает меня. Эх! Аффтары – лохи!
Я ругаю всех матом, жестко и без стеснения.
Это ж надо – писать такое! Вот срам!
Это не гении! Это их жалкие тени!
Поэтому я, с моим-то знанием дела, стал поэтом сам
И уже «выложил» под ником (Нежный Котенок; Влюбленный Мальчик; Твоя Прелесть – нужное подчеркнуть, все совпадения случайны) несколько стихотворений.

«When the music’s over, turn out the lights»
Когда музыка смолкнет, выключи свет (англ.)
Джеймс Дуглас Моррисон
Под душем холодным сдирая остервенело
С себя непрозрачную, прочную пленку снов,
Покрывшую ровным слоем мысли и тело,
Я вновь начинаю чувствовать, что готов
Дышать, говорить, улыбаться, смеяться даже
(да, стрелка на датчике грусти к нулю близка).
И я выхожу в пыльный город искать пропажу –
Потерянный смысл вообще что-либо искать.
Маршрутка: жара; запах пота; песни про зону.
Работа: болтаю; болтаю; пишу статьи.
Спасает мой день только плеер – проблемы тонут,
Бетховен – Герасим уверенно топит их.
А может быть рэгги – в неровных солнечных звуках
Уродливость зданий и улиц не так видна,
А в банке кассирша вполне себе и не сука,
Но милая женщина – «мать, сестра и жена».
Прекрасная музыка делает мир чуть лучше.
Жаль, лишь до того момента, пока звучит.
Не важно, танцуют слоны, и кусочек суши
На спинах у них обретает желанный вид.
Всегда будут книги, мультфильмы и киноленты,
Способные выжать тепло из пустого дня,
Но в жестких беседах с реальностью есть моменты,
Когда только верное средство спасет меня.
В нем слепок моих самых лучших переживаний,
В нем память о времени, не распыленном зря,
Лишь капелька личной, ни кем не смятой нирваны,
Прохладной, как ветер, и радостной, как заря.
Я знаю что делать: пока не кончились силы
На датчике грусти удерживать стрелки ход,
Пойду в магазин, куплю бутылку текилы.
И вечер спасен.

Осенняя любовь, как медленное танго.
Сплетенье тел и душ, булатный звон клинков.
В ней лебединый крик, пыл вольного мустанга,
Гроздь алая рябин, и серебро висков.
Осенняя любовь, то сказочное чудо.
И пьется, как коньяк, глоточек за глотком.
Когда на кон кладешь последнее эскудо,
А мысли в голове несутся кувырком.
Осенняя любовь, пред ней бессилен разум.
Как будто в январе подснежник вдруг зацвел.
И хочется объять вселенную всю, сразу,
Подняться выше гор, взмыть к солнцу, как орел.

А вы пытались в тупике нащупать выход?
Ну… Или хотя бы дырку разбомбить…
Царапать пальцами невидимые стыки,
И пробиваться. И ломаться… И любить.
И сквозь тупик увидеть то, чем дышишь.
Оно вон там, за мраморной стеной…
И понимать, что ты, беспорно, видишь!
Но не коснуться… Не достать его рукой…
И ничего вокруг, чем выбить камень,
От безысходности уткнуться в холод лбом.
Слезами надрываться, упав наземь,
В грязи густой… Попутав небо с дном…
И тихо… Попытаться вновь пробиться,
Уже безвольно кулаком о стену-грушу.
Упав в его колени, раствориться,
Но все тупик. Все ложь. И сердце в стуже.
Уже усталость сединой на волосах,
А в сердце глупая привычка… Тихо-тихо
Царапать стенку… Веря в чудеса

Расплачься, Шут, пока никто не видит,
Не стоит слезы лить перед толпой,
Как на убогих быть нельзя в обиде -
На людях быть нельзя самим собой.
Потом накрась поярче свёклой шёки,
Надень колпак двуцветный набекрень.
И каблучками радостно пощелкай,
Как делаешь ты это каждый день.
Перед толпой, охочею до зрелищ,
Примерь опять личину Дурака,
Я знаю, Шут, ты сможешь, ты сумеешь
Под маской слезы скрыть наверняка.
Досужая толпа от счастья взвоет,
Ей не понять, что этот Дурачок,
Оставшись вновь наедине с собою,
Слезами будет грим смывать со щёк...

Жизнь — это поле, где цветут печали,
И мы давно от этого устали.
Не добр всевышний к своему рабу,
И жалобы помогут тут едва ли.
Нет счастья, не надейся на судьбу,
Счастливцы те, что горя избежали.
Зачем же к небу обращать мольбу,
Боль прославлять и вписывать в скрижали?
Вступай с земными бедами в борьбу,
Пока они тебя не доконали.
Когда тягалась с силой красота,
Не в каждом споре сила побеждала,
Порою с глади шелка неспроста
Соскальзывало острие кинжала
Мирза Шафи

Ты спрашиваешь, кто ты для меня,
Я не могу ответить односложно.
Ты – искорка для моего огня,
Который потушить довольно сложно.
Ты – солнца луч, пробравшийся в окно,
Упавший тихо на мои ресницы.
В моём бокале – терпкое вино,
Мой сон, что мне так часто снится.
Ты – радости улыбка на губах,
Печальная, случайная слезинка.
Ты – бешеные чёртики в глазах,
Из чащи леса узкая тропинка.
Ты – тонкая струна моей души,
Глоток воды, спасающий от жажды,
Лампадки огонёк в ночной тиши,
Наркотик, что убьёт меня однажды…
Ты – первый стук дождя в моё окно,
И ветерок, ласкающий мне плечи.
Ты – тот, кем я больна уже давно.
И ты - лекарство, что меня излечит!!!

Я, Мирза Шафи, постиг давно,
И разубедят меня едва ли:
Лишь объятья, песни и вино
Могут оградить нас от печали.
Как бы зависть, злоба, скука, лесть
Ни судили нас, ни притесняли,
Все ж в несовершенном мире есть
То, что оградит нас от печали.
Ночь была, и непроглядной тьмы
Звезды и луна не озаряли,
Но сплошную тьму любовью мы
Озарили, и свободны стали.
В этом мире песни и вино,
Женщины, что нас порой ласкали,
Вот оружье наше, и оно
Безотказнее дамасской стали.
Не хотим, чтоб в жертвенном огне
Наши души грешные пылали.
Наши души в песнях и вине
Пусть пылают, чтоб и мы сгорали.
Пусть аллах не судит грешных нас,
Не казнит за то, что мы познали,
Чтобы кроме чаш и жгучих глаз
Ни к кому мы в плен не попадали.

Мирза Шафи