[Мужчина]

5. Засыпая, вспоминал, как вдоль дороги женщины пели: песни русские, а слова не
знакомые. Голоса задумчивые, переливистые, манящие. Хочется пойти посмотреть,
что за певуньи там в ущельях спрятались - то по одной поют, то три вразнобой, а
песня не рвётся, а в одну сливается. Красиво очень. И ум понимает, что это от
гипервентиляции, а то, что за кромкой ума, задумывается - если неслышимое стало
слышным, то вдруг и невидимое видимым станет? И всю дорогу - то дверь в лесу
скрипнет, то собака цепью звякнет и тихо-тихо заворчит, или тявкнет, то лошадь
фыркает... Красиво в лесу, заманчиво. Леший манит с тропы.

[Мужчина]

6. Познакомился там с Калкеном и Казезом.
По дороге говорю Калкену
- Вас Калкен звать?
- Да - говорит.
- Мы вас на скалах на десятом километре видели
- Станешь древним, как я, и тебя много кто видеть будет.
У него душа ясная, с ним легко было. Я видел его душу, и маятник, которым он к
небу привязан. Спрашиваю - рукопашкой занимался.
-Нет, отвечает, а почему спрашиваешь?
- Людей, кто рукопашкой долго занимается, у кого маятник строит и к небу
цепляется, сразу видно. Идёшь по городу, и краем глаза говоришь себе - наш
человек идёт, струна в нём натянута. А чтобы посторонних было - только Калкен да
ещё одна девчёнка-продавщица в Шемонаихе: сумбур в мозгах сразу: видно, что не
рукопашник, а душа - похожая на твою. Всегда такие встречи радуют, да нечасто
случаются - недавно в автобусе видел парня, ещё давно - на скамейке. И толку с
этих встреч, что порадоваться, потому что говорить бестолково: и так видно, что
одно и то же знаем. Вот и Калкен, пока я баню топил, говорил мне, а я молчал
только, потому что и я то же самое знаю: что люди с душой жить созданы.
Казез - внутри как Калкен, и внешне они похожи. Он мне свою жену проиграл, и ещё
двух жён я выиграл. Долг простил, конечно: зачем мне чужие жёны, когда своя -
чудо.
Он моим шуткам улыбался чуть заметно: шутки чуть заметные тоже, поэтому радостно
было, что он их замечает. И хитро на меня поглядывал, когда я подшучивал над
кем-то, и помалкивал.

[Мужчина]

7.
Два раза я на Беркут порывался идти, два раза доходил до первого взлёта, боль
откидывая, но потом невмоготу было, и других бы держал, и если бы наверху сдал,
пришлось бы им меня вниз тащить. Возвращалася. Посидел под кедром, погрелся в
тени на солнышке, потому что если не в тени - то сожжёт кожу, и не подумает.
Вернулся, сел у костровища, и слёзы к горлу подступают, и муторно до слёз, и
душу тянет вверх, а ноги не идут. Да тут комар пролетел, о мою руку споткнулся,
и рассмешил меня, я разулыбался и пошёл крышу железом круть. Привязался на
верёвках, на жумарах, к коньку, и листовым железом мы с Ерланом весь послеобед
крышу перекрывали. Мне по душе эта работа была: дом подновить.

[Мужчина]

А два дня баню топил: печка с прошлого года сохранилась: стоит себе, красивая.
Мы дров наломали, и я так нажарил её, что даже воды нагрелось, и потом долго жар
стоял, а на другой день баня удалась вообще чудесная. Мы пошли с Аней гулять уже
ближе к двенадцати, и зашли погреться в баню, хоть и знали с детсва, что в баню
ночью нельзя, потому что в них ночью черти парятся. <Вырезано по Аниной просьбе>
и Аня пошла к речке умываться, а полная луна её тело серебристым сделала, и она
серебро себе в лицо бросала, и мне в банке консервной принесла, в которой я днём
лиственичную и кедровую серу варил. Тут мы и поняли, что за черти в банях
водятся по ночам, и почему родители детей ночными банями стращают :-)).
Вернулись к Костру, там Калкен с Казезом. Калкен говорит - Костя, я так и
надеялся, что ты сегодня ещё придёшь, петь будешь. Я им спел одну, другую - их
пробрало, они даже хлопали, и передёргивало их от песен, как от водки. До
четырёх утра пели.

[Мужчина]

Когда расходились, Володя говорит - разбудите меня завтра, когда гулять пойдёте,
я вас сфотографирую. Я залез на крышу утром, позвал его - он не откликается,
храпит. Я его за колено потормошил - спит. За нос подёргал - не просыпается.
Пойдёмте, говорю, Анюта с Санькой, втроём гулять. Да Ерлан сумел Володю
разбудить, и он нас фотографировал, но в основном - Аню, потому что она
красотка. А она и рада была - выбражала перед камерой, а мне на неё любоваться
оставалось, как она дурачится.

[Мужчина]

8. На фоне Беркута сфотались. Аня забралась на него, и поэтому я рад за неё.
Когда засыпали, на полатях лёжа, она рассказывая, сказала, сама того не заметив:
"а когда спускались с вершины на землю..." и что-то потом. Там - чем выше, тем
сильнее - отрываешься от земли, и горы - это не земля уже, по ним можно
взобраться на небо. Там небо. Земля внизу. На неё спускаешься с неохотой, и
потом уже всегда тянет - до слёз, до немоты, до обиды в горле. Там можно после
смерти сидеть и с ангелами разговаривать, а лучше - дожидаться другого, кто ещё
на земле. Дожидаться и смотреть. О чём разговоаривать? У меня и на земле-то слов
немного: кедры да снег, трава да речка, горы да луна, да друзья. Со всеми
молчать можно. Слова ни к чему.

[Мужчина]

9. Сны мне снились. Разные: и тревожные, и радостные. И следы рассказывали о
том, кто их оставил, и научили тому, что следы привязывают к себе время, и время
застывает в следах, как в ключах, давая простор фантазии, которую не
фанатазируешь, а разглядываешь: правдивой фантазии, реальной в прошлом: вот
здесь козлы горные останавливались, а здесь, где наст замер под солнцем, отекая,
скакал заяц, а потом прямо по его дороге люди проходили след-в-след. Молча,
переговариваясь, а здесь лось коу глодал, проголодавшись. Следы просторанство
воедино сводят, освобождая его от времени: блестит снег под солнцем, цветы
из-под снега расцветают, кедры молчат, лиственницы просыпаются, горы в небе
висят, на землю поглядывают, но им мало дела до земли: у них свои дела: молчать,
манить. Молчать. И там, в небе, где горы, и здесь, на земле - следы остаются.
10. Следами, как строчками, небо к земле пришито.