[Чакки]

хочу поставить точку - не могу.
перо сжимаю крепко-крепко.
здесь находиться вечно я хочу,
а появляюсь - редко

не знаю рифмы и не знаю слов,
в душе одни лишь сожаленья.
я не могу постичь игры основ -
отсюда все мои сомненья.

и, кажется, иллюзией живу
фантазией одной лишь наслаждаюсь,
в глазах своих надежду я несу,
всем дорогим я снова улыбаюсь.

я продолжаю снова возвращаться,
чтобы дарить тебе свое тепло,
в рассвете ярком расстворяться,
и забывать, что где-то может быть темно

себе достану я звезду -
большую, яркую, живую.
я этот мир, поверь, люблю!
я этот мир, поверь, рисую!

[Mona Lott]

От Элли with love
Stray Cat
Ну, всё, на дорожку сели, не плачь, всё ж не на войну.
Давай, не психуй напрасно, чугун – не латунь, не медь.
В Канзас, и не мешкай, Элли, а я тебе черкану,
как весело и прекрасно веками в тайге ржаветь.

*
Здравствуй, далекий близкий, железный мой дровосек.
Твое письмо добиралось месяц и десять дней.
Лучше б купил компьютер – великое дело Сеть.
Но все равно, спасибо, что все еще пишешь мне.
Надеюсь, тебе получше – мерзкая вещь артрит.
Куда же девал масленку – посеял, небось, в лесу?
Прошу тебя, будь внимательней и за собой смотри,
хоть пару раз в неделю ешь-ка горячий суп.
Вчера позвонил Страшила – от жевунов привет.
А Лев уехал в Израиль, похоже, на ПМЖ.
Думаю, будет счастлив – пусть и не ближней свет,
но все-таки он Абрамович, хоть и не трус уже.
У нас разгулялось лето. Можно сказать, жара.
Отключили горячую воду (имела я ЖКХ!).
Неполиткорректные суки ополчились на гей-парад.
В стране ничего не меняется (грустненькое «ха-ха»).
Недавно вот вспоминала, как мы Бастинду – водой.
И как ты смеялся после, хватался аж за живот.
Дескать, «смелая девочка прицельно метала дом,
а после помыла пол – и кончилось колдовство».
Твой смех – лучший звук, наверно, во всех мирах,
и я его не забуду (без пафоса!) никогда.
В этом чертовом слове – безнадега и липкий страх,
но я его отгоняю. Как взрослая. Да-да-да.
Сейчас четыре утра, слушаю Summer Time.
Хочется разреветься, да не можется, вот беда.
Твоя сумасшедшая Элли, любимый, уже не та
и башмачки Гингемы спрятала на чердак.
Больше не верю в дороги из желтого кирпича.
Если приводят к храму – все равно не ведут к тебе.
Что-то не то карябаю. Лучше бы замолчать.
Зачеркну последние строчки – ты не читай, забей.
Из головы нейдет, милый мой iron man,
как ты вернул мне сердце – теплый живой комок.
Мы верно тогда решили – не надо прощальных сцен.
Ты бы со мной поехал. Наверное. Если б мог.
Тот красный тугой мешочек храню, как последний жмот,
в шкатулке, средь лоскутков, в самом нижнем ряду.
Что сделано – не воротишь. Не поможет и приворот.
Ты, наверное, чувствуешь, как я тебя не жду?
Ну вот, переходим к главному. Отвечаю в последний раз –
еще немного, и сердце сломается, как часы.
Прошу, позабудь мой адрес и не пиши в Канзас.
Я рожаю в июле. Сказали, что будет сын.
Я решила использовать последний, возможно, шанс.
Ведь ты – это только письма, вот уже пятый год.
Надеюсь, что не осудишь. Впрочем, тебе решать.
Ко мне переехал Гудвин. Он славный, когда не пьет.

[Чакки]

Повесил свой сюртук на спинку стула музыкант.
Расправил нервною рукой на шее черный бант.
Подойди скорей поближе, чтобы лучше слышать.
Если ты еще не слишком пьян.
О несчастных и счастливых, о добре и зле,
О лютой ненависти и святой любви.
Что творится, *что творилось на твоей земле
Все в этой музыке ты только улови..
Вокруг тебя шумят дела, бегут твои года.
Зачем явился ты на свет ты помнил не всегда.
Звуки скрипки все живое, скрытое в тебе, разбудят
Если ты еще не слишком пьян.
О несчастных и счастливых, о добре и зле,
О лютой ненависти и святой любви.
Что творится, что творилось на твоей земле
Все в этой музыке ты только улови..
Устала скрипка, хоть кого состарят боль и страх.
Устал скрипач, хлебнул вина -лишь горечь на губах.
И ушел не попрощавшись, позабыв немой футляр.
Словно был старик сегодня пьян.
А мелодия осталась ветерком в листве,
Среди людского шума еле уловима.
О несчастных и счастливых, о добре и зле,
О лютой ненависти и святой любви.....

[Heidi Clov]

Ничто не может так легко сломать,
Не ложь, ни эгоизм, и ни бездушие.
Трудней всего когда дают понять,
Как больно сердце ранит равнодушие.
И я как не стараясь в смуте дел,
Вам угодить, довериться и верить,
Кляну свою судьбу и свой удел,
Ничем мне эту горечь не измерить.
Красивых слов, забыл давно мотив,
Они как песни, мною уже спеты...
Простите меня вы, и бог прости,
Природа мерит белые монжеты...
И снег лежит, а вроде бы весна,
Мой голос ослабел, и колит сердце,
Как хочется очнуться ото сна,
Где вы и я, где два разбитых сердца...
Как быть нам с вами? как же доверять?
И отдаваться чувствам без остатка...
И равнодушием друг друга не терзать,
И слёзы тихо проливать украдкой...

[Heidi Clov]

Бокал маргариты. Отсутствие мыслей,
Желаний, страданий, охоты, страстей.
За стойкой у бара одиннадцать жизней,
Одиннадцать, — знать? — одиноких людей.
В тумане густом сигаретного дыма
Рассеялись лица, печаль и тоска.
Желание выпить непреодолимо,
И тянется снова к бокалу рука.
Которую ночь я сижу в этом баре.
Коктейль за коктейлем безудержно пью.
Под утро неистово в пьяном угаре
С трудом выхожу и встречаю зарю.
Центральная улица. Ветер осенний.
Больной, угнетающий свет фонарей
Бросает украдкой безликие тени
На мокрый асфальт полусонных людей.
До дому добраться таксист мне поможет.
А вечером снова бегу в этот бар.
Причины: никто меня спать не уложит,
Никто не подаст виноградный нектар,
Никто не шепнёт мне приятного слова,
Никто не обнимет, не скажет «люблю».
Привык просыпаться один. Уж не ново
Представить на шее тугую петлю.
К чему я веду все свои размышленья?
К тому, чтобы стало на миг легче мне,
Ведь быть однолюбом есть счастья лишенье,
Поскольку оно потом только в вине.

[Heidi Clov]

Давай с тобою встретимся во сне.
Сбежим мы от реальности жестокой
Туда, где нам не будет одиноко,
Туда, где мы с тобой наедине.
Давай с тобою встретимся во сне
Отыщем уголок, что будет только нашим -
На всей Земле его не будет краше.
Давай заблудимся мы снова в той весне.
Давай с тобою встретимся во сне.
Быть может, нам удасться все сначала
Начать...
И на двоих нам неба будет мало...
Прошу тебя, сегодня ночью ты приди ко мне..

нет ничего старомодней дешевых понтов
Жалкие девочки плачут, но так им и надо
Ты не велик, потому что ты мелок и гадок
Это кармично! ну, ладно… не важно…зато
Вымыт и выбрит -
так страшно казаться плохим?
Стать на мгновенье непризнанным
и позабытым?
Мне тебя жаль,ТЫ -хороший но
видно забИтый
то ли судьбой, то ли кем-то - кто помнит грехи
Снова шаблонные фразы по кругу бегут
Словно станок, выпускающий
прочную скобу
точно штампует, и ставит знакомую ПРОБУ:
«умничка» *«Боже» *«чертовски» «поверь» «не могу»
А фотография - чтобы не видно лица
Где эволюция? Больше похоже на кому
Жалкие девочки между собой не знакомы
Или знакомы, но как-то вот не до конца

АЛЕКСАНДР ГАБРИЭЛЬ
(США, Бостон)
ДВАДЦАТЬ ВОСЕМЬ КАПЕЛЬ КОРВАЛОЛА
* * * * * * * * * * * * * * * * * * * * * * * * * * * * * * * * * * * * * * * * * * * * * *Перебои жизненного соло
лечатся испытанным плацебо:
Двадцать восемь капель корвалола
и дождём сочащееся небо...
Памяти незримая петарда
россыпью колючих многоточий
выстрелит в районе миокарда
и отпустит на исходе ночи...
Ночью всё так выпукло и чётко
делится на дебет и на кредит;
только сердце, шалая подлодка,
глубиной непознанною бредит...
Стая истин, спаянная в узел,
ставшая докучливою ношей,
острыми рапирами иллюзий
тычется в предсердья и подвздошье..
Ночь пригодна для войны с собою.
И от изголовья до изножья
время захудалою арбою
тянется по мраку бездорожья.
Нет стихов, шрапнельных многоточий;
только холод стен да холод пола.
Всё, что я хочу от этой ночи –
двадцать восемь капель корвалола...

В круге третьем
Sterva
Полоумный петух, поспешив, сфальшивит.
Загадай меня искренне – в круге третьем
И четвертом часу. Облака большие
Проплывают синхронно, надеясь встретить

Купола, чтоб на них напороться брюхом,
А потом, умирая, сквозить лучами.
Ну, а впрочем, на кой я тебе, соплюха,
Малолетняя ведьма над гущей чайной.

Я всего-то могу – поиграть со снами
Да на левом плече посидеть, крылата.
Я у первой бессонницы – запасная –
Это так же приятно, насколь чревато.

У крапленых таро каждый ход – без правил.
Только с ними о будущем спорить страшно.
На моей территории – кубки правят.
Для тебя – выпадают луна и башня.

Я рассыпала мак, нашептав латынью
Желтоглазую нежность пажу пентаклей.
Но как только роса на траве остынет,
Ты сыграешь любого в моем спектакле.

Кажется, это становится личным.
Кажется, это становится сложным.
Осень меняет цвета и обличья,
Прячась в толпе под зонтами прохожих.
Путая старые *планы и схемы,
Листья покорно ложатся на плаху
Ливня…

А мы сомневаемся, с кем мы,
Все еще веря, что буквы не пахнут.