[Mona Lott]

Пятничная Памятка ВодителяЧёрный Георг
В тесной дежурке сидели врачи, что-то писали...
Он молча курил.
Запахи йода, эфира, бинтов – дым сигаретный не мог перебить.
Как свою память в себе отключить?..
Пить – бесполезно.
Давай, говори...
Девочка в плюшевом жёлтом пальто,
кровь – цвета ягод ноябрьских рябин...
Лента событий – опять и опять – крутится в ватно-пустой голове.
Шорохи шин, свет приборной доски...
Слякотный вечер, все мчатся домой...
Как бы – всё это назад отмотать?..
Разве сознанием жив человек?.. Чем бы – разрезать свой мозг на куски?..
Только б – не ты, – кто угодно другой!..
Контуры трёх с половиной секунд:
тормоз – занос – звук удара – И ВСЁ.
Кажется, – можно вернуться назад, –
скорость уменьшить, запить, заболеть, выбрать какой-то окольный маршрут...
Всё, всё на свете, – лишь только б лицо это не видеть
и эти глаза.
Только б не быть – тем, кто выдал билет
неосторожно метнувшейся – сквозь
плотный поток проходящих машин...
Вот он, конец всех на свете начал. Детское тело – неловким комком...
Что было дальше?..
Куда её вёз?..
Дверь неотложки пытался крушить,
что-то кричал – исступлённо – врачам...
После – обмяк, – как-то слишком легко...
Главный сказал: “Успокойся,
давай – сделаем флуфеназина укол.
В том, что случилось, никто не винит... – тот, из ГАИ, попросил передать...”
Мимо больницы проехал трамвай...
Слёзы размазав дрожащей рукой, выдохнул, глядя в окно на огни:
“В том и беда.
В том-то вся и беда...”

[Mona Lott]

GenesisЧёрный Георг
В начале было Слово, и Слово было у Бога, и Слово было Бог.
(Иоан. 1, 1)

В Начале было Слово.
Слыша речь,
Он затихал – и мир рождался, в муках, –
в молчащем поле, в небе, во дворе,
в котором тоже не было ни звука...
Он, видимо, хотел создать слова
из самого скупого матерьяла,
какой нельзя ни сшить, ни разорвать,
в котором нет ни складок, ни изъянов.
И вот, представь, нашлась такая ткань.
Но чем её кроить и как торочить?
Он развернул её, и с потолка
упала темнота – и стала Ночью.
Он вдруг увидел: заросли фонем
растут по всей земле, – но кто их сеял?
Зачем они взошли, по чьей вине, –
давно употребляемые всеми?..
И тут Он сам, впервые, осознал,
что нет, да и не может быть Начала,
как нет его у раковины Сна,
в котором бы Реальность не звучала.
И нет Тебя совсем, и Слова нет,
а если бы и было это Слово,
Ты не пошёл бы с ним встречать рассвет
туда, где океан во льды закован.
Достигнув сокровеннейших глубин,
взметнёшься ввысь, как ворон из колодца,
где Слово-раб, оно же – Господин...
Ты замолчишь – и речь Его польётся, –
затем, чтоб мерой смысла не служить,
не учреждать вмещающие рамки;
затем, чтоб возникающую жизнь
озвучивать и ей служить гарантом;
воссоздавать весь мир, от "аз" до "ять",
и хоронить в молчании, и снова
рождаться, жить, любить и умирать –
на языке, в котором *н е т _ н и _ с л о в а.

Татьяна Гончарова

За каждое в жизни мгновенье
За всё, что в сердцах совершим
Жестокость, обиду и мщенье
Мы платим частичкой души
За горе, за беды, за слёзы
За боль от разлуки большой,
За грех, за наивные грёзы
Мы платим своею душой
За подлость, за ложь и измену
За страсти безумной полёт
За жажду к крутым переменам
Душой производим расчёт
С годами придёт пониманье
Что уж утомилась она
Прощая, всё ждёт покаянья
Любовь и надежду храня
Прекрасно, что с нами взрослея
Но суд ни над кем не верша
Волнуясь за всё, не старея
Становится мудрой душа...

[Mona Lott]

Дед и можайские зайцы
ЧГ
Не перевелись ещё чебуречные на шоссе Можайском.
(почти туркменский фольклор)


Как-то раз к нам в блинную дедушка зашёл.
Просто себе дедушка, – что сказать ещё?..
Маленький, с пушистыми белками бровей.
Вежливо представился и сказал: “Привет!”
Люди ели блинчики, что кроли – траву,
Даже не расслышали, как его зовут.
Дедушка пристроился в очереди хвост,
Напевая что-то про "ноченьку без звёзд."
Рис, картофель, кабачки, баклажаны, лук... –
Блинчики с начинками уплетались.
Вдруг
С криком повар-азият в блинную вбежал,
В кулаках сжимая два кухонных ножа.
Может, изменил ему полюбовник-конь,
Или обдолбился он гадостью какой...
Вертятся яичницы поваровых глаз,
Закипают – бешенство и убийства страсть.
Все застыли в ступоре, глядя на ножи.
Героизм «обделаюсь – но останусь жив»
Так силён в народе, что христианский бог,
Поглядев на праведных, со стыда бы сдох.
Только тихий дедушка, дланей не воздев,
Как приложит повара – стулом по балде!
Покатились пО полу длинные ножи,
Их владелец бешеный вниз челом лежит.
Люди подхватились – и ну его вязать!
Кто-то "благодарствуем!" дедушке сказал.
Некто даже пробовал пригласить к столу,
А иные – искренне вознесли хвалу.
Дедушка смутился и в сторону дверей
Поспешать наладился, чтоб уйти скорей.
...Я случился на пути дедушки, воспряв.
На тарелках – в маслице, вспухнув от приправ,
Блинчики вовтузились – грудой одеял.
Дедушка, приметив их, тихо просиял,
Словно 6-0 выиграл на Roland Garros.
Дедушку упрашивать долго не пришлось.
Сел непритязательно, рту помог рукой...
Просто себе дедушка.
Маленький такой.

[Mona Lott]

О том, как сюцай повстречал даосских небожителей
ЧГ
Сюцай однажды повстречал – нечаянно, в лесу –
Даосских небожителей. Отведав их вина,
Он долго пел, выплясывал... Затем – ловил лису –
Чтоб лучше убедиться, что не женщина она.
Но голыми руками за хвосты не ухватить
Ни лис, ни даже страусов, а потому – сюцай,
Побегав по оврагам, быстро понял, что претит
Его душе охота, и уселся – созерцать.
Взошла луна над соснами, гигантский дикобраз
Пришёл полюбоваться на сюцая из кустов.
Сюцай слегка похрапывал, как поступал не раз
Во время медитаций, воздержаний и постов.
Когда благой Чжан Лян бродил излучинами Сы,
А Цюй Боюй заведовал делами в царстве Вэй,
Юпитер не задел созвездий Птиц и Рыб хвосты
И климат в Поднебесной улучшался каждый день,
Даосских небожителей мог повстречать любой,
И даже, как сюцай, вкусить их странного вина,
А после – буераками – гоняться за лисой –
Затем, чтоб убедиться, что не женщина она.
...Рассвет порадовал лисиц картиной: у ствола
Похожий на сюцая безымянный человек
Бубнил сосновым веткам что-то вроде: "Исполать!",
Пытаясь получить от них РАЗБОРЧИВЫЙ ответ.

[Чакки]

Саша Черный. *
БОЛЬНОМУ
Есть горячее солнце, наивные дети,
Драгоценная радость мелодий и книг.
Если нет — то ведь были, ведь были на свете
И Бетховен, и Пушкин1, и Гейне, и Григ2...
Есть незримое творчество в каждом мгновеньи —
В умном слове, в улыбке, в сиянии глаз.
Будь творцом! Созидай золотые мгновенья —
В каждом дне есть раздумье и пряный экстаз...
Бесконечно позорно в припадке печали
Добровольно исчезнуть, как тень на стекле.
Разве Новые Встречи уже отсияли?
Разве только собаки живут на земле?
Если сам я угрюм, как голландская сажа3
(Улыбнись, улыбнись на сравненье мое!),
Этот черный румянец — налет от дренажа,
Это Муза меня подняла на копье.
Подожди! Я сживусь со своим новосельем —
Как весенний скворец запою на копье!
Оглушу твои уши цыганским весельем!
Дай лишь срок разобраться в проклятом тряпье.
Оставайся! Так мало здесь чутких и честных...
Оставайся! Лишь в них оправданье земли.
Адресов я не знаю — ищи неизвестных,
Как и ты неподвижно лежащих в пыли.
Если лучшие будут бросаться в пролеты,
Скиснет мир от бескрылых гиен и тупиц!
Полюби безотчетную радость полета...
Разверни свою душу до полных границ.
Будь женой или мужем, сестрой или братом,
Акушеркой, художником, нянькой, врачом,
Отдавай — и, дрожа, не тянись за возвратом:
Все сердца открываются этим ключом.
Есть еще острова одиночества мысли —
Будь умен и не бойся на них отдыхать.
Там обрывы над темной водою нависли —
Можешь думать... и камешки в воду бросать...
А вопросы... Вопросы не знают ответа —
Налетят, разожгут и умчатся, как корь.
Соломон нам оставил два мудрых совета:
Убегай от тоски и с глупцами не спорь.

[Mona Lott]

На круги своя
ЧГ

Посадишь дерево. Зачнёшь по пьяни сына.
Его посадят – без твоей, отцовской, помощи.
А сам – в деревню, где июль дожди рассыпал,
Чтоб славить Храм Его, окучивая овощи.
Чужие дети вырастают – и уходят.
Свои – назло – растут, но уходить не думают.
А ты – в деревне приобщаешься к свободе
С аутентичными варварами и дунями.
Разводят кроликов и внуков ветераны.
Всё ниже стелется над лесом солнце зимнее...
А у тебя в деревне – подлинно Ботсвана,
И бегемоты скачут – жёлтые по синему.
Баранки с маслицем. Фарфор и самовары...
Гнусавят издали оркестры похоронные.
Себя в дорогу кое-как упаковали,
А вот тебя – в твоей деревне – проворонили.
И ты откроешь записную книжку сына –
И накорябаешь красителем растительным:
«Презервативы – крайне малоэффективны
Как профилактика от собственных родителей.»

[Чакки]

не кажущийся богом ____
человек, шагающий по небу,
многих бы заставил падать ниц –
несмотря на то, что богом не был.
волосы дождём свисали вниз,
странная клубящаяся тога
навевала мысль об облаках...
он сжимал косу – и не был богом, –
так мне показалось.
но пока
я пытался разглядеть, с балкона,
что он держит, щурясь, как во сне, –
нарушая ньЮтона законы,
человек направился – ко мне.
испугаться или удивиться
в полной мере не успев, застыл –
взявшись за покатые перильца
девятиэтажной высоты...
человек, шагающий по небу,
был уже – почти глаза в глаза.
поглядел, как я стою – нелепо, –
и ушёл, ни слова не сказав.
я осел на кафельную плитку,
убеждаясь, что ещё живой.
облаков пергаментные свитки
вспененно неслись над головой.
солнце опускалось за деревья,
скаты кровель нежно золотя.
на востоке – туч гигантский клевер
привставал на корешках дождя...
я подумал – точно ли он не был
богом ночи, – тем, что дарит свет, –
человек, шагающий по небу...
ибо – кто обожествляет смерть?..

[Mona Lott]

Вера в возрождение Новой России
ЧГ
Иисусу многого не надо:
Сын есть Сын, – а не Отец, не мать.
Под его покойным тихим взглядом
муха не научится летать.
Требований к ней не предъявляя,
да и к тем, кто пялится в окно,
вместе с нами едет на трамвае. –
Иисусу это всё равно.
Птицы одесную и ошую
возвещают. Звезды пали ниц.
Иисусу радостно машу я,
позабыв про дюжину яиц
в сумке. Что мне яйца?! Сам Мессия,
оберег от скверны и стыда,
едет на трамвае по России,
источая мир и благодать.
Тормоза поют ему осанну,
лыбится вожатый-идиот.
Благость! Даже Аннушка сметану
в оный час на рельсы не прольёт.
Живы и здоровы берлиозы –
михаилы, гекторы, – когда
проезжает, не меняя позы,
мимо Патриаршего пруда
Иисус в трамвайной колеснице.
Дух сошёл, апостолы трубят.
Ить, пошто учёному учиться,
если есть – явление Тебя?
Для чего летающему – небо?
Праведные веруют в Твою
силу – править человецев – в невод.
Ангелы волнуются в раю.
Ликованье веточек зелёных.
Пьяных и старушек толкотня...
Иисус с трамвайного талона
с упованьем смотрит на меня.

[Mona Lott]

Мелкие хитрости сюцая
ЧГ

Если с утра притвориться, что пьян,
значит, весь день отдыхаешь.
Гунню нарочно оставил стакан
и полбутылки вина у леска,
чтобы они пастухами
днём обнаружены были, а сам
лёг с головой в ароматный бурьян,
типа, назло – и друзьям, и врагам,
и господину Лу Ханю.
Летнее солнце светило в лицо,
мелкие твари жужжали.
Гунню себя ощутил молодцом,
лёжа среди кабачков, огурцов –
в тапках и старой пижаме.
Зрела смородина. Несколько сот
яблок висели над кромкой кустов.
Бражники – ввысь, имитируя сов,
тучно взмывали. Со ржаньем
чья-то лошадка паслась на холме
в пол-оборота к сюцаю.
Гунню глядел, как на дальней сосне
крупная чайка, белее, чем снег,
тщилась усесться. Венцами
соприкасался укроп. Цикламен
листики грел, а настойчивый хмель,
шишки растя, собирался к зиме
обзаводиться усами.
Гунню лежал – и, в своей простоте
не увлекаясь мечтами,
думал – о снах, об инь-янском коте,
о перманентности библиотек
и вирулентности знаний,
о безобразии и красоте,
о бесполезности плотских утех
и неизбежности странных вещей, –
тех, что его ожидали...